Бабушка гадала, надвое сказала: то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет.
Бедность – не порок, а гораздо хуже.
В здоровом теле здоровый дух – редкая удача.
Везет как субботнему утопленнику – баню топить не надо.
Ворон ворону глаз не выклюет, а и выклюет, да не вытащит.
Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить.
Гол как сокол, а остер как топор.
Голод не тетка, пирожка не поднесет.
Губа не дура, язык не лопатка, знает, что сладко
Два сапога пара, оба левые.
Дураку хоть кол теши, он своих два ставит.
Девичий стыд – до порога, переступила и забыла.
Дорога ложка к обеду, а там хоть под лавку.
За битого двух небитых дают, да не больно-то берут.
За двумя зайцами погонишься – ни одного кабана не поймаешь.
Зайца ноги носят. волка зубы кормят, лису хвост бережет.
И делу время, и потехе час.
Комар лошадь не повалит, пока медведь не подсобит.
Кто старое помянет – тому глаз вон, а кто забудет – тому оба.
Курочка по зернышку клюет, а весь двор в помёте.
Лиха беда начало – есть дыра, будет и прореха.
Молодые бранятся – тешатся, а старики бранятся – бесятся.
На чужой каравай рот не разевай, пораньше вставай да свой затевай.
Не все коту масленица, будет и пост.
Не печалится дятел, что петь не может, его и так весь лес слышит.
Ни рыба, ни мясо, ни кафтан, ни ряса.
Новая метла по-новому метёт, а как сломается – под лавкой валяется.
Один в поле не воин, а путник.
От работы кони дохнут, а люди – крепнут.
Палка о двух концах, туда и сюда бьет.
Повторенье – мать ученья, утешенье дураков.
Пьяному море по колено, а лужа – по уши.
Пыль столбом, дым коромыслом, а изба не топлена, не метена.
Работа – не волк, в лес не убежит, потому ее, окаянную, делать и надо.
Расти большой, да не будь лапшой, тянись верстой, да не будь простой.
Рука руку моет, да обе свербят.
Рыбак рыбака видит издалека, потому стороной и обходит.
С пчелой поладишь – медку достанешь, с жуком свяжешься – в навозе окажешься.
Собака на сене лежит, сама не ест и скотине не дает.
Собаку съели, хвостом подавились.
Старый конь борозды не испортит, да и глубоко не вспашет.
Тише едешь – дальше будешь от того места, куда едешь.
У страха глаза велики, да ничего не видят.
Ума палата, да ключ потерян.
Хлеб на стол – и стол престол, а хлеба ни куска – и стол доска.
Чудеса в решете – дыр много, а выскочить некуда.
Шито-крыто, а узелок-то тут.
Язык мой – враг мой, прежде ума рыщет, беды ищет.
Дуракам закон не писан, если писан – то не читан, если читан – то не понят, если понят – то не так
Не все коту масленица, будет и пост.
Старость не радость, сядешь – не встанешь, побежишь – не остановишься.
Прочитав нужные страницы, решил поискать информацию и в других источниках. И вот тут-то на глаза мне попалась недавно купленная книга А.И. Бастрыкина.
Читая очерк „ Сюрте – криминальная полиция Франции" ( с.40 – 45), вдруг стал ловить себя на мысли, что этот текст я уже читал у Ю. Торвальда. При сличении текстов оказалось, что некоторые страницы указанных книг являются однояйцевыми близнецами, а другие – близнецами. Посуди, читатель, сам.
У А.И. Бастрыкина: „ ... Но и позже, во второй половине наполеоновской эры, шеф Первого отделения парижской полицейской префектуры, созданной для броьбы с преступностью, Генри имел в своем подчинении всего 28 мировых судей и несколько инспекторов. Глухие улицы Парижа были настоящим раем для многочисленных разбойников и воров. И лишь в 1810 году, когда волна преступлений готова была затопить Парпиж, пробил час рождения Сюрте. В этот же год решилась и судьба ее основателя Эжена Франсуа Видока " ( с.40).
У Ю. Торвальда : „.Но и позже, во второй половине наполеоновской эры, шеф Первого отделения парижской полицейской префектуры, созданного для броьбы с преступностью, Генри имел в своем подчинении всего 28 мировых судей и несколько инспекторов. Глухие улицы Парижа были настоящим раем для многочисленных разбойников и воров. И лишь в 1810 году, когда волна преступлений готова была затопить Парпиж, пробил час рождения Сюрте, а также решилась судьба ее основателя Эжена Франсуа Видока "( с.17).
Как видим, различий в тексте немного. В первом предложении автор "Знаков руки" слово "созданного" поменял на "созданное", а в последнем – " а также" заменил на "в этот же год".
Полностью...
– Можно по поводу каторги пару слов? – неожиданно вступает Дмитрий Достоевский. – Я пробежал по жизни Федора Михайловича в Сибири. Он преступил закон и получил по праву четыре года. И мы получили человека, возросшего во много раз. Получили гения. Каторга – серьезное горнило. Если эти люди (вероятно, имеются в виду "болотные узники" – прим. "Ленты.ру") пройдут каторгу и тоже станут гениями, то будет хорошо.
Раздаются аплодисменты.
– Я отвечу, – говорит Солженицына. – Когда Горбачев распустил ГУЛАГ, все мы очень радовались. И мы думали, что будем помогать только жертвам сталинского ГУЛАГа. На какое-то время, хорошо зная условия содержания в советских лагерях, очень радовалась, что у нас пенитенциарная система стала гораздо лучше. Совсем недавно я убедилась в том, что за последнее время она стала совершенно людоедской. Людоедской она стала потому, что управление лагерями отдали просто начальникам лагерей. Заключенные стали их рабами. Это недопустимо в нашей стране. Поэтому не могут заключенные обдумать, как Достоевский обдумывал. Это срочно менять.
– У Достоевского было более тяжелое сидение! – говорит Достоевский. – И голова все же работала!
– То, что Наталья Дмитриевна сказала, это правда, – замечает Путин. – У нас предостаточно проблем. Там просто, в известной степени, дело в материальной деградации. Это вопрос просто выделения средств на нормальное содержание. В заключении люди должны чувствовать себя людьми, с ними должны обращаться, как с людьми. И степень наказания должна соответствовать поступку.
Завтра состоится большое для книжного мира событие. Будет создаваться некая новая структура, которая должна пропагандировать чтение, облегчать жизнь литераторов, филологов, библиотекарей, способствовать развитию гуманитарного знания и заниматься всякими другими прекрасными делами. Власть наконец признала российскую словесность важным делом, обещает государственную поддержку. Хочет послушать мнение писателей.
Издательство уговаривало меня пойти и поучаствовать. Я обещал подумать. Раздумья мои закончились, когда я узнал, что на Собрание собирается прийти Владимир Путин – не то выступать, не то даже председательствовать.
Если так – без меня, пожалуйста.
Пока в стране есть политзаключенные, находиться поблизости от правителя, просто даже в одном с ним помещении, я не могу. Это означало бы, что я считаю для себя возможным внимать речам о прекрасном, исходящим от человека, который держит в тюрьме людей за их политические убеждения.
Нет, не считаю.
Я с удовольствием пообщаюсь с Путиным на темы литературы и чтения после того, как всех "политических" выпустят. Вот обещают скорую амнистию. Посмотрим, распространится ли она на узников 6 мая. Посмотрим, затеется ли третье дело Ходорковского. Посмотрим, отпустят ли Надежду Толоконникову и Марию Алехину.
А пока – нет, невозможно. Изображая кордебалет вокруг авторитарного правителя, писатель, да и всякий публичный человек, тем самым как бы соглашается с его методами правления.
При этом я нисколько не осуждаю коллег, которые туда пойдут. Знаю, что многие думают так же, как я, но кто-то говорит: с паршивой овцы хоть шерсти клок, а кто-то просто руководствуется нормальным писательским любопытством. Я тоже верю в теорию малых дел и тоже любопытен. Но как вспомню про Сергея Кривова, который второй месяц держит голодовку и теряет сознание в зале суда, а к нему не пускают "скорую", всё мое любопытство пропадает.
Знаю, что кому-то из вас моя позиция покажется вздорной или чистоплюйской, но ничего поделать не могу. Сердцу не прикажешь.
http://borisakunin.livejournal.com/116170.html
Комиссаров Алексей Геннадиевич, Министр Правительства Москвы, руководитель Департамента науки, промышленной политики и предпринимательства города Москвы.
С сайтов газет "Коммерсантъ" и "Московский комсомолец" исчезли заметки про расследование Алексея Навального, посвященное дачам высокопоставленных чиновников. Копии статей 
Загрузил себе последнюю версию...
Настроение упадка будет усиливаться. Начнется рубка бюджетов: обязательства, навешанные на них, очень трудно исполнимы, и это самая мягкая формулировка. Будут рубиться, прежде всего, социальные расходы. А поскольку зарплаты рубить нельзя, будут рубить сеть, то есть сами учреждения и ставки. В садиках не будет медсестер и логопедов – останутся только ставки воспитателей. Сейчас мы наблюдаем переход к тихому накоплению недовольства, это очевидно. Думаю, накопление будет достаточно длительным, инерция будет возобладать еще года 4-5.