– Для тебя важно общественное мнение? Ты намерен что-то делать, чтобы снять с себя подозрения в совершении этого преступления в глазах общества?

– Какого общества? Адаптантов? Мне их мнение, честно говоря, вообще… это какая-то масса полулюдей.

Вообще борьба за общественное мнение, "борьба за именование" – это то, чем я занимался всегда. Это процесс политического искусства, и он продолжается. Но всегда были те, кто разбирался в ситуации, и те, кто поддерживал слова власти. Говорили: "да, он преступник", "да, он сумасшедший", кто угодно, главное – не художник.

– Но есть и те, кто колеблется.

– Да пусть колеблются! Всегда кто-то колеблется. Часть процесса политического искусства – это артикуляция; я это делал, я это делаю. С тобой, например, сейчас разговариваю – мог бы вообще этого не делать, но для чего-то разговариваю. Я с этим – мнением – как работал, так и продолжаю работать.

Плохо то, что сейчас огромная территория и весь связанный с ней контекст оказались для нас закрыты. Хорошо – что многое стало понятно. Я всегда стремился к тому, чтобы действительность проявлялась и становилась видимой и понятной. И сейчас стала видна вот эта вот чудовищная часть действительности: часть группы, которая именует себя оппозицией, является пособником режима. Как КПРФ и ЛДПР, которые себя тоже называют оппозицией. Но только если КПРФ и ЛДПР я вообще не воспринимал, то к [несистемной] оппозиции относился более серьезно. И вот только сейчас мне стало окончательно ясно, чтó вообще происходит. Это чудовищная ситуация. По-настоящему.

Тех, кто принципиально не согласен с парадигмой режима, просто устраняют. Это как история про романтиков, которые хотят стать честными полицейскими; начитавшись детективов, идут работать в полицию, собираются приносить пользу обществу. Продержаться можно максимум год.

---

– Сейчас, в твоей текущей ситуации, насколько далеко вперед ты загадываешь, планируешь?

– Так же, как и раньше, я не строю никаких долгосрочных планов. Считаю, что это глупость, что это бессмысленно, потому что политическая ситуация меняется, в жизни тоже все меняется стремительно. В тюрьме я видел людей, у которых были огромные бизнесы и планы – и вот человек сидит, и ближайшие пять-десять-пятнадцать лет у него будет совсем другая жизнь. Моя собственная жизнь это подтверждает.

– То есть ты рассматриваешь вариант экстрадиции?

– Да какой угодно рассматриваю.

http://www.colta.ru/articles/specials/13839